— У Вас много лет был экстремальный имидж, трудно представить, что в детстве Вы были тихой отличницей…
— Тихой я никогда не была. Хотя и окончила школу с золотой медалью, но с поведением у меня всегда были проблемы. Мои дневники первых трех классов — это анекдот. Там есть, например, очень смешные замечания: «Пела на уроке» или «Всех подзуживала плясать». Но это не со зла. Просто я искренне не понимала — почему нельзя? И всегда была очень подвижным ребенком: мама регулярно меня снимала с каких-то крыш и деревьев. И дружила я в основном с мальчиками, мне гораздо интереснее было кататься на велосипеде и лазить по подвалам, чем шить куклам платья. Наверное, это как-то подзадержалось во мне до более взрослого возраста.
— В целом о детстве у Вас какие воспоминания?
— До 7 лет я жила в достаточно большом промышленном городе на Украине, потом мама вышла замуж во второй раз и мы уехали жить в маленький шахтерский поселок. Знаете, у меня в целом было очень счастливое детство, но мне кажется, что оно кончилось в 7 лет, когда ушел мой папа. До этого у нас вообще была просто идеальная семья, я очень долгожданная первая дочь, первая внучка, первая племянница, и меня окружили такой заботой, любовью и вниманием, что я во всем этом каталась как сыр в масле, и ничего не предвещало развода. Родители никогда в жизни не ссорились, папа для меня был кумиром. И вдруг он взял и ушел к другой тете… Это была абсолютная всемирная катастрофа, после которой жизнь радикально изменилась. Хотя мама вышла замуж за очень хорошего человека, и я называла моего отчима папой, он был ко мне очень добр, но безоблачное детство закончилось.
Ну, а в шахтерском поселке мне повесили ключ на шею — и вперед! У меня была куча всяких кружков и занятий: музыкальная школа, в которую надо было ездить самой на автобусе в другой поселок, секция альпинизма плюс средняя школа. При том что этот поселок был глухоманью, чувство абсолютной безопасности пронизывает все мои воспоминания о детстве. Мы торчали сутками в лесу, на пруду, купались в ледяных родниках, лазили по деревьям и скалам… Я росла как Маугли, несмотря на все свои кружки. И от детства у меня осталось ощущение доверия к людям. Мы никогда не закрывали двери на ключ. В любое время мог прийти кто угодно за чем угодно: за солью, сахаром, поплакаться в жилетку, поболтать.
— А решение уехать в Москву, поступать на журфак МГУ, когда у Вас появилось?
— Я с 14 лет работала в нашей местной многотиражке «Шахтерское слово», моя мама была ее главным редактором. У меня другого плана и не было никогда — я знала, что мне надо в Москву, потому что, природа природой, но мозги могут здесь и заплесневеть. И я очень серьезно готовилась — за три года до поступления начала заниматься с репетиторами, меня возили за 50 км в Донецк к преподавателю языка и литературы, в другой город я ездила заниматься английским, а моя бабушка занималась со мной историей.
— А когда Вы в Москву приехали после свободной жизни в поселке, Вам не показалось, что в Москве, наоборот, все закрытые, никто никому не доверяет, и вообще все ужасно?
— Я, конечно, получила в Москве пару раз по башке в первые же месяцы жизни в общежитии, но я очень отчетливо помню свой первый день, когда я вышла в Москве на улицу. Это было лето, выходной день, все москвичи были на даче, город пустой. Знаете, я увидела эти широченные проспекты, огромные дома, пыльные деревья, вдохнула этот воздух и поняла, что я дома, что все свои 16 лет где-то там на стороне жила в ожидании возвращения туда, «где я принадлежу», как говорят американцы. Я взахлеб начала погружаться в литературу, музыку, искусство, театры, общение с людьми. Я настолько была счастлива, что я в МГУ, в центре молодежной жизни, что какие-то бытовые невзгоды или недобрые люди меня не могли сбить с этого настроения.
— Кем Вы себя считаете в первую очередь — популярной ведущей, человеком «масс-медиа» или мамой?
— Если говорить о ролях, которые мы все несем, в первую очередь я мама и жена. Но профессия журналиста для меня тоже очень важна. На радио «Маяк» у меня ежедневно бывают встречи с интересными людьми. В этом прелесть работы — общение. А вообще мне по жизни очень везет на людей. Меня все время окружают какие-то удивительные, волшебные, чудесные люди. Вся моя жизнь состоит из этих встреч.
— Многие женщины, родив ребенка, полностью переключают свою жизнь на семью, другие, наоборот, стремятся как можно раньше «вырваться в свет». У Вас как было?
— У меня не было выбора, я была мать-одиночка, мне пришлось выходить на работу, когда Луке было два с половиной месяца. Это очень тяжело. У меня была серьезная послеродовая депрессия. Я никак не могла понять, как, с одной стороны, мне немножко умерить чувство огромной любви и страха за него, и с другой, как же теперь жить, когда моя жизнь полностью мне больше не принадлежит? Первые два года для меня существовали только он и работа. Все. Больше никаких развлечений, хобби, свиданий и отпусков — ничего. И мне кажется, если бы можно было не работать, я была бы счастлива вообще все время с ним проводить.
— Сталкиваетесь ли Вы с какими-то трудностями в воспитании?
— Вообще ребенка растить трудно, потому что на тебе, с одной стороны, лежит огромная ответственность, а с другой, ты понимаешь, что это уже вполне себе человек, со своими особенностями и принципами. И важно научиться уважать его ощущения и желания, но при этом уметь декларировать ему и свои требования и пожелания. Разумеется, у нас бывают и капризы, и ссоры, но все-таки, наверное, наш основной стиль общения — диалог. С Лукой можно договориться о чем угодно, если это аргументировать. А когда начинаешь вести себя с ним авторитарно, он, как бумеранг, возвращает тебе и твою агрессию, и несправедливость. Поэтому приходится волей-неволей выбирать какой-то другой путь, и это очень интересно.
— Вы ведь еще и благотворительностью занимаетесь?
— Я сотрудничаю с фондом «Даунсайдап», который поддерживает детей с синдромом Дауна. Стараюсь участвовать во всех мероприятиях фонда «Подари жизнь», к которым они меня привлекают. Но у меня нет, к сожалению, сил и, наверное, зрелой души, чтобы, например, прийти и посидеть в хосписе с больными детьми — я просто прихожу и начинаю рыдать, и от меня никакой пользы… Один раз я со своим другом (он священник, ходит регулярно в детскую психиатрическую больницу) пошла туда — две недели после этого рыдала, не знала, куда себя деть. Поэтому денег дать — да, а вот до всего остального я еще, наверное, не доросла. Когда у меня появился собственный ребенок, для меня вдруг все дети стали как родные. И что происходит с сиротами или с теми детьми, у родителей которых нет средств, чтобы их вылечить, — для меня это реальная трагедия, и я пока не знаю, как эту свою боль пустить в конструктивное русло, кроме денежной помощи.
— А в личной жизни Вы сейчас счастливы?
— Да, сейчас у меня все хорошо, слава Богу.
— У Луки когда-нибудь появится братик или сестричка?
— Очень надеемся. По крайней мере, мы работаем над этим…
