— Прошел примерно год с момента Вашего вступления в должность. Можете подвести итоги этого года? Что было тогда, что изменилось, что предстоит еще совершенствовать в московском образовании?
— Я бы не сказал «изменилось», скорее – система продолжила развиваться. В первую очередь – в направлении обеспечения качественного образования для всех школьников Москвы. Ключевое слово – ВСЕХ. Понятно, что цель идеальная, но именно эту цель мы поставили перед собой, когда пришли в Департамент. Потому что если говорить об образцах высокого качества образования, то вряд ли какая-то другая территория России способна предъявить такое их количество, как Москва. Но, к сожалению, московская система образования до сих пор (хотя и, надеюсь, сейчас в меньшей степени) представляет собой область образовательных контрастов.
Наряду с образцами качества есть и столь же явные образцы образования некачественного, и их намного больше, чем, могу признаться, мне казалось, когда я работал на федеральном уровне. Это было для меня печальным открытием, хотя эксперты в области образования меня предупреждали, что таких школ в Москве не одна и не две, а двузначное или трехзначное число. Поэтому возникла в прошлом году ситуация, известная всем, с 874-й школой, которую мы были вынуждены лишить аккредитации по результатам проверок, проводившихся еще до нас. И самым большим удивлением для меня было, когда люди, которые отвечали за аккредитацию, на мой вопрос «Так что же теперь, школа не получит аккредитации?» выразили уверенность, что школа продолжит работать. Как так, государственную школу лишить аккредитации? Но она же не соответствует требованиям! Ничего, напишем замечание и выдадим аккредитацию. Поэтому тогда был изменен состав аккредитационной коллегии, оттуда убрали чиновников и ввели авторитетных для московского образования экспертов, которые наотрез отказались голосовать за подобные решения. Более того, перед окончательным решением мы провели еще одну проверку – вдруг случится чудо, и мы ошиблись? Нет, не ошиблись. И тут же все стали говорить, что, конечно, знали, какая там беда с образованием.
С этого момента округа поняли, что Департамент занимается не только тем, чтобы поддерживать всего 100–200 известных стране и миру школ как лицо московского образования, а будет работать над условиями получения качественного образования для всех москвичей. Началась работа по укреплению проблемных школ, все они были взяты на контроль, тут же оказалось, что округа прекрасно знают все эти школы «в зоне риска». Стали с ними работать методкабинеты, где-то укрепили кадровый состав. От директора тоже, конечно, много зависит. Но вообще проблема значительно глубже: финансирование, разделяющее все школы Москвы на снабжаемые очень хорошо, по нормативу 120 000 рублей на ученика, а то и больше, и снабжаемые далеко не очень хорошо – по 60 000 рублей и даже меньше. Это само по себе порождает адекватное системе финансирования разделение и по уровню зарплат, и по уровню квалификации кадров, и по качеству получаемого детьми образования. А значит, давайте скажем прямо, и разделение отношения города к юным москвичам. Одним больше, другим меньше. Что по всем законам, и физическим, и социальным, порождает ответную реакцию. Это разделение системой образования детей на очень нужных городу и не очень нужных (раз менее финансируемых) мне представляется очень опасным. Потому что задачу консолидации общества ничто не может решать так, как система образования.
В самом начале жизненного пути маленький человечек понимает, что кому-то положено одно, а кому-то, совершенно независимо от результата его деятельности, другое. Не заслужил, не заработал, а просто попал в школу, где 60 000 – одна цепочка: плохое финансирование, плохие зарплаты, низкое качество и так далее. Или попал в школу с хорошим финансированием – и тогда все у тебя сложилось. Поэтому мэром Москвы и было принято решение: дети с равными возможностями здоровья должны получать равный ресурс из бюджета города. Это и стало идеологической базой постановления № 86, по которому была установлена сначала для 125 пилотных школ, а теперь и для многих присоединившихся абсолютно логичная, простая и прозрачная система финансирования: каждый ученик получил ресурс, пропорциональный количеству часов, которое он должен обучаться в школе, независимо от места жительства и статуса школы. Причем, так как ничего ни у кого нельзя отбирать, это оказалось делом недешевым. Не добавили только тем, у кого уже было 120 000, а остальным пришлось значительно увеличивать объем финансирования.
Финансирование 2012 года только по школам выше прошлогоднего уровня на 20 млрд рублей, это серьезная прибавка. Она потребовалась, чтобы выровнять условия для всех детей. Это большое изменение в идеологии, что деньги бюджета на образование принадлежат не учреждению, не директору школы, не департаменту, не управлению образования, – они принадлежат московской семье. И семья, обучая детей в той или иной школе, фактически берет деньги у бюджета и в школу их передает. Раньше школа финансировалась в зависимости от вида: гимназия, лицей – и значит, деньги принадлежали учреждению, и дети были ни при чем. Теперь деньги «идут» за детьми. Это большая сложность для некоторых руководителей образования, но, думаю, это очень приятная новость для родителей.
При этом все проблемы у двух полюсов: один – это школы, имевшие (благодаря статусу и чаще всего заслуженно) очень высокое финансирование, другой – те, кто сидел внизу таблицы (низкие зарплаты, низкие результаты) и не пытался выбраться наверх. Ведь оправдание «Мы такие плохие, потому что мы такие бедные» – очень удобное. Но далеко не все эти школы кинулись за дополнительными деньгами в пилотный проект! Туда пошли, в основном, школы со средними рейтингами. Нижняя же часть, хоть и могла значительно улучшить свое снабжение, скорее приглядывалась, потому что понимала: возьмешь деньги – придется показывать результаты, оправдания ведь закончатся. А верхняя часть привыкла, что у нее и так все есть, и свой статус они многократно подтверждали, лучше уже не сделаешь.
И знаете, в чем проблема? Если педагогический коллектив школы добивается при равных с соседней школой ресурсах лучших результатов, то это педагогическое мастерство, владение технологиями и вообще педагогический подвиг. Это надо всячески поощрять. А если директор школы сумел выпросить, выбить, получить на свою школу гораздо больший ресурс, чем у соседей, потому что уговорил каких-то чиновников в каких-то кабинетах, то я считаю, что это называется так: директор в сговоре с чиновниками забрал деньги у детей и учителей из соседних школ. Это уже, наверное, не педагогическое мастерство, а антипедагогический грех. Но сегодня от такого греха избавлены все педагогические коллективы, потому что все поставлены в равные условия, поэтому ходить в департамент и чего-то просить уже не нужно, и, слава богу, ходят меньше, потому что бюджет школы можно посчитать двумя арифметическими действиями: количество детей в школе – и деньги, положенные на каждого.
Я считаю, город задал политически, идеологически, социально очень верный вектор: выравнивает все школы по условиям, но при этом награждает по результатам. И те 135 школ, которые получили гранты в этом году, – это как бы отражение второй части формулы – награждения как по результатам, как в ЕГЭ, так и по итогам иных видов педагогической деятельности. Так что за год в городской системе образования началось изменение идеологии благодаря появлению новых финансово-экономических механизмов. Меняются эти механизмы не для какой-либо самоцели. Они являются инструментом для появления нового отношения к ученику.
В самом деле, каждый человек сегодня дорог школе в буквальном смысле слова, и это сложно, потому что меняет отношения между родительским и учительским сообществом, администрацией, учителями. Ведь самое сложное в системе – не поменять элементы, а поменять взаимосвязи между ними. Мне кажется, это очень сложный и полезный для системы процесс, который стоит немалых денег, но не финансы являются целью. Цель – появление у системы стремления к двум результатам: росту качества образования и консолидации московского общества. Потому что равный доступ к качественному образованию – это и есть основа консолидации будущих поколений москвичей.
— Как должен меняться учебный процесс в современном мире (информационные технологии, кадры, смена учительских поколений)?
— Можно я вместо «смена» скажу «изменение»? Все-таки смена – это другие люди, а изменение – те же люди, умеющие работать по-другому. Московское учительство в основе своей очень высококвалифицированное. Поэтому, создавая механизм мотивации педагогов на получение качественных результатов, мы тем самым мотивируем их повышать квалификацию. И желающих ее повышать так много, что, откровенно говоря, нам уже тяжело справляться с этой задачей. Поэтому сейчас мы ищем схемы перехода на модульное повышение квалификации, чтобы педагог мог набирать разные модули и реализовывать их в разных учреждениях. Не быть привязанным к одному месту повышения квалификации, а, например, чтобы учитель физики мог пройти курс физики как науки в лабораториях МФТИ или МИФИ, курс современного состояния педагогики и психологии прослушать в МГППУ, а государственной политики в образовании – у нас в МИОО, например. А многие руководители учреждений, все более понимая свою сложную роль, уже поступили на магистерские программы, например в ВШЭ, причем, спасибо вузам, на бюджетной основе.
Много есть мнений, кем должен быть директор школы – хорошим учителем или хорошим менеджером, но, по-моему, он должен быть менеджером, знающим основы дела, которым руководит. Поэтому когда хороший педагог идет на магистерскую программу в области образования, из него получается хороший, грамотный директор. А основной всплеск повышения квалификации – в области начального образования. Что и понятно: начальная школа первой перешла на новые федеральные стандарты, и я очень рад, что, наверное, это один из немногих федеральных документов, принятых московским учительством, что называется, на ура. И сегодня московское учительство представляется мне одним из лидеров в реализации ФГОС.
Надо сказать, это стоило городу немалых финансовых средств: потребовалось новое оснащение, наглядные пособия, компьютеры. С сентября 2011 года учителя начальных классов получают за 18 часов нагрузки столько, сколько раньше получали за 20 часов, – все это, конечно, стоило немалых средств, но Москва пошла на эти расходы, чтобы обеспечить детям качественное образование. Поэтому я говорил, что московские учителя не нуждаются в смене, а, скорее, им надо помогать осваивать то новое, что необходимо для современного образования.
— Требования к поступающим в школу детям: есть ли единые параметры, которые должна обеспечивать система предшкольного образования? Здесь и проблема знания русского языка (если он не родной для ребенка).
— Во-первых, есть государственный документ, где эти требования перечислены. Правда, требования не к результатам, а к условиям и программам, реализуемым в дошкольном образовании. Если программа идет и работают нормальные педагоги, то результат должен быть. К сожалению, не все так просто, потому что зарплаты в дошкольных учреждениях даже в Москве (хотя, понятно, здесь они выше) мало мотивируют людей на сложнейший труд в ДОУ. Поэтому с октября все наши дошкольные учреждения переведены на новую систему финансирования, были установлены новые немаленькие нормативы по трем возрастным группам – 110 000, 115 000, 120 000 рублей на воспитанника в год, причем расходы на питание сюда не входят. И это тоже потребовало от бюджета города только на оплату труда на 5 млрд больше, чем в 2011 году. Зарплаты выросли на 20–22 %, хотя они все равно отстают от зарплат учителей, и вкладывать здесь придется еще много. Хотя, надо сказать, условия в детсадах Москвы, безусловно, не самые плохие. Вложения в условия будут неэффективны, если не будет вложения в кадровый потенциал. Именно поэтому сразу все ДОУ перевели на новую систему оплаты.
Что касается знания русского языка, то мне в свое время много пришлось работать с национальными школами, и, знаете, они все требовали много часов на изучение родного языка, причем в старших классах. Все казалось, что выделяется недостаточно часов для изучения родного языка. Но, с другой стороны, когда в старшем классе выделено 5 часов на родной язык за счет математики, это тоже наносит ущерб национальному ресурсу республики. И я всегда говорил: давайте все это перенесем в дошкольное образование, чтобы нормальному родному разговорному языку учить в детсаду. К сожалению, изучение языка, все равно, родного или нет, очень плохо развито на дошкольном уровне, и поэтому сегодня в Москве есть 134 школы, отдельно занятые обучением русскому языку тех, для кого он не родной. Но сейчас наша задача – чтобы это ушло на уровень детских садов.
Конечно, к нам приезжают с детьми разного возраста, и потребность в школах будет оставаться. Что до детских садов, то мы решали до недавнего времени другие проблемы – еще в прошлом году в очередь в детсады стояло около 30 000 человек, плюс еще 40 000 добавлялось за счет увеличения рождаемости. А сегодня очереди нет. Приняты и 30 000 долга, и 40 000 увеличения. И новые сады строятся, и старые Департамент имущества возвращает, и внутренние ресурсы системы оказались не маленькими. Во-первых, в садах оказалось немало незанятых помещений. А еще больше таких помещений нашлось в школах! И потому уже сегодня около 15 000 детсадовских мест создано на базе школ. Это отделения со своим входом, площадкой для прогулок. Дошкольное отделение в школе – это скорее плюс. Адаптация идет более естественно и легко. Да и потом, согласитесь, сейчас московская семья – это семья с двумя детьми. Если один из них ходит в школу, а второй – в сад, как маме их развозить? Пока одного доставишь, дороги уже забиты. Нет, пусть она привезет детей в одно здание, а вечером так же спокойно их заберет. Так что я не считал бы детский сад в школе временным вариантом, это скорее тенденция. Мы должны строить так, чтобы было удобно родителям. Чтобы они привезли детей на одну территорию, где есть и детский сад, и школа, и возможность дополнительных занятий.
По Москве сейчас передвигаться трудно, а детям без взрослых – и вовсе невозможно, поэтому нужны комплексы, сочетающие в себе и дошкольное, и школьное, и дополнительное образование. Конечно, при плотности городской застройки это сложная задача, но сегодня есть специальная комиссия под руководством О. Ю. Голодец, которая буквально по квадратному метру ищет участки под такое строительство. Если это удастся, может, и дороги освободятся немножко. Выравнивание условий и качества – реальный метод борьбы с пробками. Если все будет рядом с домом – зачем возить детей далеко? Правда, это будет не сегодня и не завтра, конечно.
— Готовы ли московские школы к наплыву нынешних и будущих первоклассников? Как, по Вашим прогнозам, проявит себя новый порядок приема – с двумя списками, для живущих рядом и для всех остальных?
— Место есть для каждого первоклассника. И это не столько новый порядок, сколько новые возможности. Мы с 15 декабря запустили электронную регистрацию пожеланий родителей. Сначала человек регистрируется в школе, куда его ребенка должны принять обязательно – самой ближней к дому, куда можно отнести документы хоть завтра. Но, кроме этой, можно выбрать еще 2 любых во всем городе, куда возьмут после того, как примут всех желающих по микрорайону. Этот порядок находится в разработке, он будет утвержден Минюстом, но еще раз повторю: я не возлагаю надежд на какие-то новые схемы, порядки – не это нужно москвичам. А нужно им, чтобы рядом с домом была нормальная, качественная, удобная школа.
Те, кто ходит на платные подготовительные курсы… Я не могу запретить школам реализовывать желания родителей. Но если ребенок ходит в детский сад, ему не нужны платные подготовительные курсы к школе, этот термин звучит вообще странно. Такие курсы – не дошкольное отделение. А вообще-то мест для будущих первоклассников пока намного больше, чем самих первоклассников. По поводу же какой-то школы, куда вопреки всему непременно хочется попасть родителям, я скажу так: это как же нужно не верить в своего ребенка и как так можно верить в какие-то фантастические возможности школы, чтобы брать этого ребенка, везти его за тридевять земель, имея нормальную школу под боком! Поэтому возвращаемся к началу разговора: равные условия, равные возможности, и тогда не нужно будет никому бегать в поисках того, чего быть не может. В детей своих надо верить: если ребенок способный, то надо попасть в запредельно плохую школу, чтобы его способности не проявились. В обычной, нормальной проявятся обязательно. Поэтому хочется призвать родителей больше верить в способности своих детей, чем в способности школы. Вот, формула получилась.
— Как сочетались понятия «здоровье» и «школа», когда Вы сами были учеником? Как они сочетаются сейчас? Позволяет ли учебная нагрузка сохранить здоровье – ведь совместить учебу со спортом, например, почти невозможно…
— Можно я скажу, что базовая нагрузка в часах в школе не меняется десятилетиями? Все испортили золотые медали. Когда медаль давала преимущество при поступлении в вуз, вдруг стало почему-то важно иметь 23 пятерки в аттестате. Чтобы было понятно: у меня нет зависти к медалистам, я сам золотой медалист. Но я никогда не ставил перед детьми задачи получить золотую медаль. Потому что что такое 23 пятерки? 40 лет назад это значило – учился хорошо, потому что выбирать ученик не мог. А сегодня есть профильное обучение, возможности выбора другие, и потому 23 пятерки – для меня тревожный симптом. Это значит, человек к 17 годам еще не определился, что его в жизни больше интересует. Боюсь, что больше всего он хочет удовлетворить требования родителей, тоже не определившихся. Вот если парень выиграл городскую олимпиаду по физике, пусть не будет у него пятерки по географии! Победители городских олимпиад лично мне милее и дороже, и надежд у меня на них больше, чем на золотого медалиста, не выигравшего ни одной, даже окружной, олимпиады. Значит, амбиции родителей не позволили этому пареньку сосредоточиться на чем-то одном, и он, простите за выражение, размазывает себя по 23 предметам и поэтому не выигрывает городскую олимпиаду по одному.
Я думаю, что проблема перегрузки – в первую очередь в погоне за 23 высокими результатами. А те ребята, которые к 9-му классу уже знают, чего хотят, находят время и на спорт, и на отдых. Живут обычной интересной жизнью. Ну, и еще – в Москве опять проблема большого города: через весь город заниматься в кружок не поедешь. Поэтому опять встает задача компактного размещения, комплексного развития районов, чтобы человек мог в пределах своего муниципалитета получить необходимое.
Что касается здоровья и нашего времени, то, знаете, я не шучу, я серьезен: в прежние времена просто не было такой диагностики. И я не сравнивал бы формальные показатели здоровья нашего поколения с аналогичными показателями сегодняшних школьников.
— Родители переживают, что образование их детей становится все более платным. На чем может заработать обычная школа, чтобы брать с родителей по минимуму?
— Вот смотрите, что получается: школа отчитывается практически о нулевом объеме платных образовательных услуг, а журналисты с родителями говорят о безумном платном образовании. Хочу посмотреть квитанции на оплату образования, очень хочу. Нет их? Тогда вопрос о чем? О добавлении платных часов к бесплатному минимуму? Рассказываю: есть два документа. Один называется СанПиН, он определяет – внимание! – предельно допустимую аудиторную нагрузку в часах на ученика. Она расписана по каждому классу. И есть так называемый базисный учебный план, стопроцентно финансируемый из бюджета. Так вот – этот план в каждом классе один к одному тождественно равен количеству предельно допустимых часов. Сколько Онищенко разрешил ребенку учиться часов в неделю – столько часов государство определило в учебном плане и оплачивает из бюджета. Поэтому, если мы говорим о платных уроках, это значит, они за пределами СанПиНа, это нарушение санитарных норм и вред здоровью. А если это часы внеурочные, то в Москве существует немалый бюджет на дополнительное бесплатное образование. К сожалению, пользуются им очень неравномерно – кто густо, а кто пусто. Есть дети, которые посещают по три бесплатных кружка, а кто-то – ни одного. Поэтому есть задача перехода на подушевое финансирование и в дополнительном образовании, чтобы у каждого ребенка было право на получение бесплатных услуг дополнительного образования в том объеме, который разрешен СанПиН, и чтобы каждый ребенок мог этой возможностью воспользоваться, и не воспользовался бы за него кто-то другой.
Ну, а если родители хотят кроме бесплатных уроков, бесплатного дополнительного образования что-то еще купить для своего ребенка, знаете, мне всегда жаль, что педагогические коллективы школ в силу заложенного педагогического отношения к своей профессии как к работе на общество и государство не очень-то умеют оказывать платные услуги. Это не плохо и не хорошо, просто должны быть такие организаторы, которые помогут учительству и это освоить. Хотя это не является ведущей задачей, но не лишает школу такого права и возможности. А базисный план мы уменьшать не можем.
Правда, есть тут другая проблема – родительские взносы неизвестно на что. Да, есть замечательные управляющие советы, которые обеспечивают своим детям экскурсии, поездки, создают особые условия пребывания в школе и находят на это средства – но это же не деятельность администрации школ, а дело родителей! При этом некоторые родители, не имея времени самоорганизоваться, грубо говоря, нанимают директора школы и делегируют это ему! И тогда начинается то, что называется поборами. Вот это нам сейчас нужно очень четко определить: не школе деньги нужны, а детям нужны какие-то дополнительные средства – на одинаковые тетрадки, ручки и прочую красоту. Не надо директорам и учителям поддаваться на родительское желание переложить эти закупки на администрацию школы. Это функция управляющего совета: сами собрали, сами потратили, отчитались перед родительским сообществом. Какой-то сверхпотребности, впрочем, у московских школ точно нет. Но я про другое.
Что меня удивляет в московских школах с их огромной историей, – это практически отсутствие ассоциаций и фондов выпускников. Я такие в огромном количестве видел по России, в сельских школах особенно, они съезжаются каждый год, встречаются, интересуются, кто кем стал. И, кстати, учреждают фонды – благодарности, а то и чуть ли не покаяния перед родной школой. И когда это делают бывшие выпускники, то это точно фонд благодарности, а когда родители нынешних учеников самостоятельно или, что еще хуже, под давлением, то вряд ли это правильно. И может, потому в московских школах и нет фондов благодарных выпускников, что когда-то давно много попросили с их родителей? Может, потерпеть бы, с родителей не брать, и тогда выпускники дали бы потом гораздо больше и совершенно с другим настроением? Ведь выпускники – ресурс не только материальный, а и педагогический. Я много раз в разных школах спрашивал: где ваши стенды выпускников прошлых лет, кто кем стал? Если я хочу отдать ребенка в вашу школу, хочу видеть: кем становятся ваши выпускники, чему здесь учат? Также очень большую ошибку совершают многие молодые директора, не создавая фона суперуважения к своим предшественникам и к прежним, уже не работающим учителям своей школы. Потому что ничто не будет такой мощной мотивацией сегодняшнему учителю работать хорошо, как понимание того, что, когда ты уже не будешь работать в этой школе, тебя будут помнить и уважать. Эти действия имеют долгосрочные последствия, явные и неявные. Подчас неявные даже важнее, и надо бы над ними задумываться.
— Изменились ли школьники со времен Вашего учительства? Если да, то в чем проявляются эти изменения: в способе получения знаний, отношении к учебе, к школе и учителям, к своей стране?
— Если говорить о моем учительстве, то оно завершилось почти 20 лет назад, хотя длилось более 20 лет, я с другой позиции смотрю сегодня на учеников и не могу сравнивать свое отношение реального учителя 90-х к своим ученикам с неучительским отношением сегодня, это будет необъективное сравнение. Знаете, я стараюсь общаться с детьми, встречаюсь со старшеклассниками много, и, признаюсь искренне, не вижу этой разницы. Мы все были разные, и они сейчас очень разные. Просто разрыв в способах восприятия мира, в инструментарии этого восприятия, между поколениями учителей 60-70-х годов, которые учили нас, и учениками этого же времени и теперешними учениками и учителями резко вырос. Учителя и ученики тех, прошлых лет, по сути, вырастали в одинаковом технологическом мире, то есть учителю было чуть проще, потому что школа, в которой он преподавал, не сильно отличалась от школы, в которой он сам учился. А сегодня учитель приходит работать в школу, которая за очень короткий промежуток – 5 лет, пока он учился в институте, – стала другой. Это не только про школу, про все так можно сказать. Поэтому сегодня перед учителем задача: не отстать от учеников. И если человек этого не понимает, он, наверное, чего-то не понял в учительской работе.
Сейчас у учителей эта задача кратно сложнее, чем была у их коллег 60-х годов. И ускорение этого разделения такое, что, пока ты учишься в институте, меняется все. Ты вернулся в школу учителем – а она уже совсем другая технологически. А ведь технологии меняют характер деятельности человека, а характер деятельности меняет отношение к миру. Поэтому просто надо очень спокойно относиться к стремительности, с которой меняется мир, а значит, и школа, и не пытаться жить воспоминаниями. Учителю нельзя жить воспоминаниями о той школе, где он сам учился. Ему нужно жить мыслями о будущем. О том, в какой школе завтра будут учиться эти дети. Это его шанс не отстать. Наверное, это единственное изменение, а так – замечательные дети, какие были, такие и есть, в меру хулиганы, в меру послушные, способные. Причем, вы знаете, есть еще один фактор.
Нынешние дети намного терпимее к учителям, чем было наше поколение. И это, наверное, тоже их глубинное понимание скорости разрыва. Они почему относятся к нам терпимее, чем мы к своим учителям? Потому что если наша учительница чего-то не знала или не умела из того, что знали или умели мы, то это была плохая характеристика ей. А сегодня дети знают, что их учителя просто не могут знать и уметь то, что умеют они, потому что когда учителя сами были учениками, этого еще не существовало в мире. И поэтому они терпимы, снисходительны. Они нам прощают наше от них отставание. Мы своим учителям этого не прощали… А сейчас, если мы не провоцируем их на обратное, хорошему учителю они сами рассказывают, учат его тому, что узнали. И я могу сказать, что в начале 2000-х, во многих сельских школах России, когда появились компьютеры, не учителя учили учеников, а наоборот – ученики обучали учителей работе на компьютере, и делали это не свысока, а искренне желая помочь.
Хорошие дети. Удивляйтесь их знаниям, и они вас многому научат.
