Григорий Ильич, начнем с рассказа о семье?
— Давайте о семье. Мои папа и мама были сиротами, мама потеряла своих родителей в 3 года, папа — в 9 месяцев. Так что мы со старшим братом росли без бабушек-дедушек. Жили очень бедно, но при этом дружно. Я до 20 лет прожил в коммуналке, у нас на Петровке была комната, и вот шесть семей друг другу помогали, все друг про друга знали. В нашей 24-метровой комнате, разгороженной какими-то ширмочками, жили родители, мы с братом, наш дядя — мамин двоюродный брат, его жена и его бывшая жена. Она была нам практически родным человеком, очень многое для нас сделала. Именно она отвела сначала брата, а когда мне исполнилось 5 лет — и меня, в музыкальную школу. Миша начинал учиться играть на скрипке, потом перешел на ударные инструменты, а я играл на виолончели. За обучение надо было платить. Огромное спасибо родителям: они все сделали для того, чтобы мы с братом могли заниматься музыкой. Они водили нас на концерты, и вот в 11 лет я пошел на концерт Квартета имени Бородина и познакомился с его основателем — виолончелистом Валентином Александровичем Берлинским. Можно сказать, он стал мне вторым отцом, и я ему всем обязан — и как музыкант, и как человек. Всем положительным, что во мне есть. Конечно, и родителям тоже, но Валентин Александрович был и учителем, и старшим товарищем, он тоже моя семья. В 14 лет я поступил в музыкальное училище к нему в класс.. О нем очень долго можно рассказывать, это был уникальный музыкант и удивительный человек! Полтора года назад его не стало, и… Знаете, пока учитель жив, сколько бы тебе ни было лет, есть ощущение, что ты еще ребенок, ученик.
— А общеобразовательную школу Вы воспринимали как досадную нагрузку к музыкальной?
— Ну, так не воспринимал… С утра была обычная школа, потом мы приходили домой, брали инструменты и шли в музыкальную, вечером делали уроки и как-то успевали еще и на коньках покататься — у нас рядом был каток «Динамо», и во дворе побегать. А учился я, откровенно говоря, так… средненько. Родители, разумеется, переживали, пытались как-то воздействовать. Спасло то, что всегда хотел быть музыкантом и после 7-го класса поступил в музыкальное училище, а там общеобразовательные предметы были постольку-поскольку.
В последний год учебы, перед поступлением в консерваторию, вообще все, кроме музыки, забросил и по математике и истории получил в последней четверти двойки. Ну, поскольку в предыдущих четвертях были тройки, за год мне все-таки тройки вывели. А если бы остался в школе, наверное, до сих пор бы учился в 8-м классе (смеется). Усидчивости не хватало.
— Примерным мальчиком Вы, конечно, не были?
— Ой, не был! И стычки какие-то случались с ребятами из соседних дворов… Хотя, в общем, меня не обижали: брат играл на ударных, ему было уже лет 14, и когда он шел с барабаном — он же просто король был! А еще приходили его друзья, поскольку у нас неподалеку были теннисные корты, и там устраивали танцы. Они репетировали, все восхищенно смотрели — как же, ударник! Так что и меня не задевали. Да и попробовал бы кто-нибудь! Сразу налетали ребята со двора — наших бьют! Очень дружная у нас была компания. Хотя драки случались страшные, и то, что я видел, — уже совсем не детство. Тогда, через несколько лет после войны, объявили амнистию, у нас и в соседних дворах было очень много бывших заключенных. И человека могли коньками порезать, просто забить могли. А поскольку дворы были проходные, к моменту, когда приезжала милиция, все разбегались. Но это уже старшие, а мы… Мы постоянно где-нибудь лазили, откуда-нибудь прыгали. О том, чтобы руки поберечь, я тогда совсем не думал. В поликлинику к хирургу то и дело приходилось обращаться. Однажды на спор прыгнул со второго этажа, разбил лицо об асфальт и сломал нос. Наложили что-то вроде лангетки — так и ходил какое-то время. А врач у нас был замечательный, я даже фамилию до сих пор помню — Аксельрод. Он нас с братом знал как облупленных, был настоящий семейный доктор. Хотя когда мы болели — это одно из самых грустных детских воспоминаний. У нас была комната в полуподвале, и вот сидишь у окна и видишь, как ребята мимо пробегают — кто гулять, кто на коньках кататься. А ты дома скучаешь.
— А самое счастливое воспоминание?
— Наверное, все-таки музыкальное училище. Знаете, это такой возрастной разброс. Я поступил 14-летним, а там учились и взрослые люди — оперные певцы и те, кто играл на духовых инструментах. Брат уже был третьекурсником, и меня как-то сразу приняли в круг старших ребят. Ну, понятно, и девушки там были красивые (смеется).
— В консерваторию Вы поступали как виолончелист, а потом сменили виолончель на контрабас?
— Да, вынужденно это сделал. Я очень рано женился, на первом курсе. Родился сын, надо было как-то семью содержать, и я днем учился, а по вечерам подрабатывал в ресторане — играл на контрабасе. И понял, что совмещать два инструмента просто не получается. Пришел к Берлинскому, все ему объяснил. И он меня благословил. А когда сыграл на контрабасе Ростроповичу, Мстислав Леопольдович сказал: «Старичок, ты будешь кушать хлеб с маслом!» И как в воду глядел. Благодаря контрабасу я получил возможность играть с Квартетом имени Бородина, со Святославом Рихтером, с тем же Ростроповичем. А пока учился в консерватории, меня пригласили работать с Марком Бернесом. Мы много ездили по стране, общались с замечательными артистами. Потом мы с братом играли в ансамбле «Веселые ребята»: он на ударных, я на бас-гитаре. И вот этот эстрадный период в жизни стал очень хорошей школой, помог раскрыться. Но пришлось выбирать: оставаться на эстраде или заниматься классической музыкой, ради которой я и учился. Выбрал второе — и считаю, что правильно сделал.
— С будущим руководителем и дирижером «Виртуозов Москвы» Владимиром Спиваковым Вы познакомились в 1963 году, на вступительных экзаменах в консерваторию. А как это было, помните?
— Володя очень любит стихи, прекрасно разбирается в поэзии, а я немножко больше реалист и знаю массу анекдотов. И вот стоял я в компании ребят и то ли анекдот рассказывал, то ли просто пошутил, но как-то мы с Володей переглянулись — ну, и разговорились, стали общаться в перерывах между экзаменами, готовились к ним вместе. Постепенно приятельство переросло в дружбу. Вообще я счастливый человек: у меня есть два очень хороших друга. Это Левон Оганезов, с которым мы познакомились еще в училище, и Володя Спиваков. С ним за 47 лет мы провели вместе, наверное, больше времени, чем со своими семьями, стали абсолютно родными. Чувствуем друг друга просто на полутонах, иногда и говорить ничего не надо. В конце 1978 года у Володи появилась идея создать оркестр, и я ему за это очень благодарен. «Виртуозам Москвы» уже 31 год, состав менялся, из самого первого остались только двое — Спиваков и я. Но оркестр существует и продолжает ставить очень высокие планки. И трудности, и проблемы были, но все равно для меня эти годы – удивительно хорошее и светлое время.
